[AVA]http://i61.fastpic.ru/big/2014/0530/3b/3fd31181663675e9da2031ec54799f3b.png[/AVA]Утро началось с тоскливого взгляда в сторону женевского неба. Вместе с крупным глотком горького кофе хотелось опрокинуть вглубь себя, спрятать все страхи последних семи-восьми месяцев, которые обернулись крахом надежд и не принесли ничего, кроме горького разочарования в выбранном стиле жизни. В людном месте Потомка обслуживали неохотно, будто знали о его происхождении, только крупные суммы в качестве чаевых и спасали от лишнего внимания. Посетители и персонал нет-нет, да поглядывали косо на сгорбившуюся, будто старческую фигуру совсем еще молодого человека, хотя он сидел уже три часа и никого не беспокоил. Вокруг него будто бы образовалась «зона отчуждения»: несколько соседних с ним мест были пусты, несмотря на популярность места, невысокие цены за кофе и привлекательность интерьера. Изредка оживленные беседы посетителей прерывались его короткими грудными всхлипами.
Адольф Миттенхайн сидел за столиком в углу кафе, которое находилось на первом этаже железнодорожного вокзала, и страшно жалел себя. Он боялся, а страх заставлял его творить самые страшные вещи. Чем и пользовались его «наниматели».
Те, кого он ждал, сильно задерживались. Они договаривались встретиться здесь в семь утра, а сейчас была уже почти половина десятого. Хайн резко дернул плечом, словно пытался сбросить с себя оковы нервного напряжения и крепче сжал в пальцах остывающий напиток. Он не замечал никого вокруг, остекленевшим взглядом всматриваясь в кофейную гущу на дне чашки.
Те, с кем он должен был встретиться, не брезговали торговать смертью, продавать людей в сексуальное рабство (в европейском городе, центре цивилизации!)  и подрабатывать на досуге терактами.
Они были самыми настоящими демонами, эти представители преступного синдиката, называвшего себя «Детьми без Дома» или «Бездомными». Их знал Дом, но демоны всякий раз успевали скрыться до облавы. Эти Существа ввалились в двери кафе в самый разгар обеденного перерыва, ровно в полдень и всей гурьбой направились к столику, где Потомок пытался привести в порядок свои нервы, допивая пятую по счету чашку кофе. Адольф увидел, что демонов всего трое и внутренне возликовал. Позволил себе улыбнуться, испытать облегчение. Обычно компанию возглавляли двое Существ: Мортен и Мориар Богарди. Они всегда шли впереди, всегда точно были в курсе желаний своих подельников и никогда не давали Хайну сказать им в ответ хоть слово. Но сейчас они отсутствовали. Хороший знак.
— Хорошие новости, Хайни! — громко напомнил о себе один из тройки демонов, заставив Адольфа вздрогнуть. Миттенхайна хлопнули по плечу и отвесили подзатыльников. Потомок затравленно вжал голову в плечи, от такого обращения едва не заплакав, хотя за столько времени почти уже привык к тому, что его не ценят. — Сегодня мы решили, что тебе пора бы, наконец, заняться делом. Настоящим делом…
Они заговорили, перебивая один другого. Со стороны могло показаться, что они обсуждают стратегию выживания в какой-нибудь компьютерной игре:
— Без всякой «мокрухи»!
— Серьезно, даже грабить никого не придется! — сказал другой демон, и шепотом добавил: — И наркоту спящим в электричках пассажирам не придется вкалывать.
— Только чистое искусство! — подхватил третий, самый шумный и видный.
— И никакого мухлежа с оплатой, как раньше. — Шепотом снова обнадежили Миттенхайна. 
Адольф круглыми от страха глазами вытаращился на «подельников».
— А «плохие новости» — это…
Вместо ответа ему в руки вручили миниатюрную коробку из-под игрушечной железной дороги. Внутри что-то ритмично и едва слышно тикало.
— Сейчас тут мимо один господин проходить будет. — Перед Потомком помахали фотографией мужчины в возрасте за тридцать. Убедившись, что Адольф его запомнил, снимок исчез из виду.
— Он открыл в здании, которое «Дети без Дома» облюбовали как будущую штаб-квартиру, свое заведение. И это очень мешает координировать диверсии на Дом. Короче, — Адольф почувствовал на себе пристальный взгляд говорившего с ним демона и с шумом втянул в себя воздух.  Он поднялся со своего места. — Устрани его, Хайни. Это будет твоим самым серьезным… заданием.

На часах был без малого час дня, когда Адольф Миттенхайн вышел на привокзальную площадь с коробкой в руках. Он поискал в толпе мужчину с фотоснимка. Никак не удавалось вспомнить черты лица. Потомок постоял в сомненьях минуту, вторую. От вынужденной проволочки нервозность усиливалась. Ипуганно озираясь по сторонам, он нерешительно двинулся в сторону подходящего под описание мужчины.

[AVA]http://i61.fastpic.ru/big/2014/0530/3b/3fd31181663675e9da2031ec54799f3b.png[/AVA] Просто идти вперед было страшно до одури. До битья головой о стену хотелось развернуться, и так же быстро как пришел, вернуться на вокзал, но это означало бы провал задания, конец всему. Его выследят и отстрелят в подворотне, и тогда уже некогда и незачем будет плакаться о своей горькой судьбе в чужом городе. Хайн  шел, и каждый шаг давался ему с таким трудом, будто на каждую ногу повесили по десятикиллограмовой гире. Коробка, с вероятностью в девяносто процентов сделанная из опилок и вторично переработанной бумаги, была совсем легкой. Будто ничего не весила. Не содержала в себе едва слышную одному только Адольфу смерть. К середине своего пути Миттенхайн практически не сомневался в том, что внутри коробки находится бомба с часовым механизмом. Или без него — с братьев Богарди станется провернуть подобный финт ушами. Но внутрь коробки смотреть было категорически нельзя. Слишком опасное это было бы дело: вокзал — одно из самых оживленных мест Женевы, всюду снуют полицейские (в основном, в форме, чуть меньше в гражданском). Они внимательно следят за каждым человеком на площади, мимо них не проскользнет и тикающая коробка с сюрпризом. С каким именно? К внутренней стороне крышки могли быть присоединены провода и при открытии коробки они порвались бы, спровоцировав взрыв; на дне коробки мог быть установлен специальный датчик, фиксирующий количество кислорода в коробке и при увеличении его количества вокруг себя так же спровоцировал бы взрыв. Вариантов было слишком много, чтобы прямо сейчас выбрать какой-то один. Думать о содержимом «игрушечной железной дороги от Майнца и Герберта» было нервно и страшно, не думать — самоубийственно.
«Скорей бы взорвалось уже», — сколько атмосфер давления есть в челюстях Хайна, что он сжимает их так сильно? Сколько времени есть в запасе? Адольф то терял мужчину из виду, то снова находил его уверенную видную фигуру взглядом. Привокзальная площадь кишела людьми и жизнью, и «жертву» было легко потерять из виду. Достаточно было просто зажмуриться.
Мужчина достал сигареты, мгновенно вызвав в душе Хайна множество противоречивых чувств. Жалость, потому что Адольф не был бесчувственным Потомком и понимал цену жизни, а значит, не мог убить совершенно незнакомого человека просто по чьей-то указке.  Ненависть, потому что для мужчины в этот момент все было просто и ясно: он встал у рекламного столба и просто закурил, потом заговорил с кем-то по телефону; у него в голове не проигрывались раз за разом ужасные картины ближайшего будущего, не стучали от страха за свою жизнь зубы.  Тоску и иррациональный ужас, потому что умирать не хотел даже такой доходяга как Хайн.
Хотелось потянуть время, замедлить темп шага, пройти мимо и выбросить коробку в мусорное ведро. Сдать ее человеку при исполнении? В тот самый момент, когда Хайн чуть обернулся назад, ища взглядом ближайшего полицейского, на него в упор уставились две пары возбужденно горящих взглядов. Братья Богарди стояли возле центрального входа, улыбались и курили электронные сигареты. Они внимательно наблюдали за нерешительными действиями Хайна и откровенно над ним потешались. Мортен прошел мимо брата шаркающей походкой Адольфа, Мориар вернул Потомку его испуганный взгляд, сгорбленную спину и нервное движение плечом. Адольф на несколько секунд застыл как громом пораженный. Все было ясно как день, а он только сейчас догадался. Его не собирались оставлять в живых с самого начала.
«Ну и черт с ними!» — на глаза навернулись слезы обиды. Злость и нервная дрожь довели Миттенхайна до отчаяния, заставили ускорить шаг и в мгновения преодолеть оставшиеся до мужчины метры. Пускай он окончит свои дни здесь, как презренный бомбист, а не в ближайшем притоне для наркоманов с претензией на роскошь.
Кодовое слово «терновник» прозвучало для Адольфа как выстрел. Он не вынес внутреннего напряжения и выпустил когти, проткнув картонную крышку насквозь.

Грянул выстрел, затем в толпе раздались первые крики. Спустя минуту на привокзальной площади железнодорожного вокзала Женевы  прогремел мощный взрыв. Адольф успел отскочить от мужчины, но всучить ему в руку коробку. Ударная волна с силой нескольких атмосфер сбила его с ног и протащила по земле пару метров, после чего на него упало тело молодой женщины. Она не дышала. Хайн с трудом поднял голову и краем глаза увидел побледневшее лицо Мориара, упавшую на светлую плитку сигарету, бег пяти полицейских в форме. Как Мориара скрутили и повели внутрь вокзала.
Мортена поблизости не было, из чего Адольф сделал вывод, который считал единственно верным: Богарди-старший взорвал себя вместо Миттенхайна, и таким нехитрым способом решил свести счеты с жизнью и выйти из «Детей без Дома».

Когда о его самочувствии озаботился незнакомый мужской голос, Адольф вздрогнул и будто проснулся. Перед глазами все вертелся калейдоскоп из отдельных картинок: мужчина с телефоном в руке, поезд, белая вспышка, падающие тела. Пожалуй, больше всего на свете Миттенхайн хотел, чтобы все пережитое и увиденное оказалось сном, а он сейчас открыл заспанные глаза и встретился с обеспокоенным взглядом брата. Август точно спросил бы, что ему снилось, а Хайн бы ответил ему. Не видел он причин не делать этого. Не знал, как может быть по-другому.
Его почти не задело взрывом. Явно погибшего Богарди рук дело.
— Да, я в порядке… — пробормотал Хайн по-английски почти без акцента и попробовал приподняться на локтях, но тут же рухнул вниз, как мешок с картошкой. Язык, общий для большей части Европы, включился практически на автопилоте. Миттенхайн прикрыл глаза, мотнул головой, убирая с глаз долой бесконечный калейдоскоп из взрывов и тел, но тут же испуганно их распахнул. С ним не стали церемониться и грубо схватили за предплечье, которое тут же отозвалось острой болью. Адольф заорал. Но затем до  него дошел смысл слов, которые мужской голос произнес после вопроса о самочувствии, и тогда пришлось временно заткнуть руками рот.
Миттенхайн вскочил на ноги, затравленно озираясь по сторонам. Потом посмотрел на мужчину и нервно сглотнул — пострадавший оказался ангелом. Всё, это точно конец, сейчас его прикончат на месте. Бросить вызов Дому и посмотреть, что получится — была у Миттенхайна такая фантазия, он даже верил, что она когда-нибудь осуществится, но произошедшее совсем выбило его из колеи.
Поскольку он не рассчитывал остаться в живых, то и не задумывался о последствиях. Если ангел связан с Домом — впору бежать к Мориару за второй бомбой.
Адольф смотрел куда угодно, но не решался поднять взгляд на несостоявшуюся жертву. Он переступал с ноги на ногу и нес какой-то несвязный бред про «это не я, меня заставили… верьте мне, ради всего святого, я говорю вам правду…»
Но мужчине не нужны были бессвязные речи Потомка. Ситуацию спасут только конкретные ответы. Они двинулись прочь от вокзала. Хайн играл роль несерьезно раненного, он шел, закинув руку за плечо мужчины, и едва заметно хромал. Они беспрепятственно прошли через все охранные кордоны и сели в машину ангела, которую чудом не задело. Ехали по ощущениям долго. Все это время Хайн думал над ответами. И еще над тем, как бы половчее скрыться. Уехать в Берн, например, чтобы перевязать раны и уже там задуматься над своей печальной судьбой. Но двери были заблокированы - не выйти.
— Мне приказали вас убрать, — Адольф решил быть откровенным с ангелом. Он сглотнул комок, застрявший в горле. Но всей информации решил пока не говорить, пока они не доедут до безопасного места. Самоустраниться уже не получится, Хайн так или иначе уже замешан в этой истории. Адольф откинулся на спинку пассажирского сидения и некоторое время молчал. Пытался совладать с эмоциями. - Предполагалось, что я погибну в огне взрыва вместе с вами… но потом что-то пошло не по плану, и я... - Миттенхайн вскинулся, пускай поздно, но осознав что-то важное. -Слушайте, у ангелов разве нет крыльев? Вы могли взлететь, но что-то помешало…

[AVA]http://i61.fastpic.ru/big/2014/0530/3b/3fd31181663675e9da2031ec54799f3b.png[/AVA]Убивать незнакомца гораздо легче, чем того, кто протянул руку помощи.
Пока предполагаемая жертва существует всего лишь на словах, а не цельным живым материальным объектом, который имеет прошлое, характер, выраженный в привычка, душу — на душе нет гадкого ощущения, имя которому "ты неправ". Адольф съежился, склонил голову так низко, как позволяла спина и до тех пор, пока не хрустнули шейные позвонки.
— План? — Рассеянно переспросил Миттенхайн, поднимая голову и смотря на незнакомого ангела с сомнением. Чем больше он думал о происшествии на вокзале, тем меньше в не было уверенности, что действия братьев на этот раз были четко спланированы. Да, Хайн сгоряча назвал выданные ему инструкции "планом", но под определение настоящего плана случившееся не походит! — Вы что-нибудь о "Детях без Дома" слышали? — с надеждой спросил Адольф, откинувшись на спинку пассажирского сидения и сцепив пальцы в замок. Он смотрел только вперед, боясь пошевелиться. — До сегодняшнего дня они не трогали ангелов. Их жертвами становились демоны или люди, связанные с Дом... с домашним насилием.
Умение вовремя прикусить себе язык — одно из качеств, за которые Миттенхайна ценил Мортен и недолюбливал Мориар. Ему, более шумному, деятельному, напористому, приходилось тащить слова из застенчивого Потомка клещами. Помногу часов подряд.
Миттенхайн вздрогнул от звукоподражания взрыву, но не удивился. Это показалось ему странным: еще двадцать минут назад сердце от волнения и страха стучало как молотобоец - кувалдой, а сейчас всё, отпустило уже? Но вопрос, заданный после, заставил Хайна сильнее вжаться в кресло и недовольно зарычать, злясь на самого себя.
Все-таки не умеет он держать язык за зубами.
Зря Мортен его любил.
Миттенхайн настолько привык уже видеть кругом не просто людей, а Существ разного толка, что в голове не держал, как у кого-то может быть по-другому. Он видел калейдоскоп из самых разных энергий и думал, что так происходит у всех Существ. Если верить тому, что Адольф чувствовал, ангел был настороженным, утомленным, но не враждебным.
Можно облегченно выдохнуть, расслабить плечи, но оставить на лице печать вежливого недоумения.
— Вы не видите других ангелов? — Адольф вовсе не собирался отвечать вопросом на вопрос, но услышанное и правда поразило его до глубины души. Подозрения в собственном происхождении его напугало. Хайн постарался непринужденно улыбнуться (получилось, но все испортил оттенок улыбки — снова какой-то инсультный).
— Нет, что вы, какой из меня Потомок! — Запротестовал Миттенхайн, замахав руками и распахнув глаза пошире. "Социально не адаптируемый, упрямый и с нарушениями психики Потомок, какой же еще. "— Просто есть у нас в семье такая особенность... аллергия на перья, Существ в том числе. Они для моего носа как тополиный пух, понимаете?
Легенда была слеплена на коленке, но ничего лучше Адольф придумать не смог. Пусть его новый знакомый думает, что неудавшийся убийца — просто человек, который чихает, когда чует поблизости чьи-то перья.
Выйдя из машины, Миттенхайн тайком сунул разбитый телефон ангела в карман куртки.
Бар ему сразу понравился. Тихий в этот час, полутемный и имеющий хорошо просматривающуюся со всех сторон сцену. На ней стояли синтезатор, пианино и ударные. Позади — красиво задрапированная темной тканью стена. Едва увидев музыкальные инструменты, Адольф жадно вперился в них взглядом, испытывая острое желание что-нибудь сыграть. Заныли пальцы. Он на мгновение замедлил шаг, наслаждаясь энергией атмосферы этого места.

Он с разбегу опустился на мягкое кресло, забрался на него с ногами и настороженно следил за действиями хозяина кабинета. Слова о доме его почему-то разозлили.
— Не потеряют, — сказал Адольф с каким-то ироничным злорадством. Распространяться про то, что он почти год живет черте где, а то и вообще на улице, Потомок не стал. Слишком стыдно, слишком гадко. Он итак производит не лучшее впечатление: лицо и большая часть шеи выпачканы в саже, бровь рассечена и кровит, на пальцах сбиты костяшки. Адольф обнял колени, положил на них подбородок и шумно вздохнул.
Миттенхайну сильно повезет, если после всего, что он скажет, его не упекут в сумасшедший Дом.
— Значит, вы хотите услышать "всё"? Хорошо, я постараюсь... "Кто, почему и зачем"...
Он забарабанил пальцами по подлокотникам кресла, раздумывая, с чего лучше начать.
Миттенхайн рассказал всё, что знал: о разношерстной компании, вручившей ему коробку, с как он думал сам, бомбой; об отсутствии братьев-демонов, Мортена и Мориара, назвал их имена и объяснил их роль в преступной жизни Женевы последних лет; рассказал о том, как Мортен планировал теракты и торговал наркотиками молодым Существам, выманивая их из-под бдительного ока Координаторов Дома, а Мориар исполнял задуманное младшим братом.
Лицо Адольфа раскраснелось от волнения, когда он рассказывал о том, как слышал перед взрывом выстрел, видел упавшие тела, ошалелое лицо демона... Он больше не обнимал колени — теперь он размахивал руками в воздухе, выводя через резкие движения свою нервозность и страх.
— Вот и все, что я знаю. — Со вздохом закончил Адольф, стыдливо опуская глаза — стало очень неуютно за свою нервозность, свои эмоции.

[AVA]http://i61.fastpic.ru/big/2014/0530/3b/3fd31181663675e9da2031ec54799f3b.png[/AVA]"Я ни в чем не виноват", — Адольф съежился, спрятал лицо между коленями и умолял свои пальцы перестать дрожать. Миттенхайн пытался мысленно прикинуть, сколько лет ему предстоит провести за решеткой, если Дом его все-таки осудит. Пять? Десять? Пятнадцать? Или расщедрятся, подарив пожизненное?
"Я ни в чем не виноват, пожалуйста, не отдавайте меня Дому", — он приоткрыл рот, собираясь высказать мысль вслух, но не успел. На плечо почти по-отечески легла чужая рука, заставив Потомка вздрогнуть всем телом и резко поднять голову.
Плечо, которого коснулся ангел, тут же отозвалось острой ноющей болью. Адольф коротко вскрикнул, сил отвести руку, сбросить ее с себя, не хватило. Хайн прикусил губу, чтобы сдержать крик, но он перестарался. Жадно облизнув губы, тем самым, убрав с них первую кровь, он затем поднялся с кресла и покорно проследовал за ангелом в уборную. Шел сгорбившись, стараясь стать как можно незаметнее. Из него вышел бы отличный хамелеон, если бы тот конечно был сверхъестественным созданием прямиком из мира сказок и легенд.
Хайн ошалело наблюдал за тем, как ему обмывают руки. Он стоял, боясь пошевелиться, и тихо шипел сквозь зубы. Грязь и сажа глубоко въелась в ранки, успела забиться под ногти.
Мужчина, которого он едва не убил, совершенно спокойно проявляет себя с самой лучшей стороны. Сам того не подозревая, он вызывал в душе Миттенхайна желание проехаться ногами по собственной голове или подорвать себя прямо здесь же.
Хайн ощущал себя слишком грязным, слишком недостойным такого обращения.
Сегодня несостоявшаяся жертва покушения обмывает ему раны, а завтра что? Предложит выпить виски? Если так, то ангел получит бесценную возможность наблюдать истерическое похмелье Миттенхайна после первой же выпитой им рюмки. Зрелище не для слабонервных, но что такого видел в своей жизни незадачливый Потомок, чего не видел хозяин бара, где каждый второй напивается по вечерам до зеленых чертей?
Он старался не дергаться и вообще стоически вытерпел процедуру промывки ран на руках. Слова о благородстве Дома вызвали в нем вполне ожидаемый протест:
— Конечно, я знаю о существовании Дома... я прожил почти год с теми, для кого это слово почти ругательное... вы говорите, существует оппозиция? — Адольф на несколько мгновений даже позабыл о страхе за свою шкуру, в голосе зазвучала ирония,  Хайн вложил в неё весь яд, на который был способен. — Дом защищает Существ? И вы правда в это верите? Он уничтожает семьи, целые поколения были вынуждены в течение многих лет скрываться от их ищеек! Вы, вы... вы не знаете, через что братьям Богарди пришлось пройти. Через что пришлось пройти мне...
Прикосновения ангела сделали свое и к середине его речи Миттенхайн чуть успокоился. Во всяком случае, руки почти перестали дрожать, а сам Хайн горбиться. Голос звучал почти спокойно.
Ангел мог ошибаться в истинной миссии Дома, но он был прав касательно братьев. Миттенхайн нервно дернул уцелевшим плечом, вспомнив и пересказав часть одного их своих разговоров с младшим Богарди.
Старый склад на окраине города несколько месяцев назад, он и Мортен, который тогда еще умел улыбаться.
— "Мы потеряли их, потеряли родных нам людей. Их убил Дом. Им даже не дали им шанса на реабилитацию, просто уничтожили. Мориар едва перенес ту болячку, над которой работали их... не знаю, кто именно. Мы сбежали и... "
Он почти утратил связь с внешним миром, почти не ощущал, как его голову приподняли за подбородок. Хайн невидяще смотрел в лицо ангелу и бормотал вполголоса. Мокрые руки висели как плети.
— "...и мы отрезали друг другу крылья, чтобы исключить риск заражения других Существ. У Мориара они отросли обратно, я же превратился в изгоя".
В момент, когда ангел уличил его во лжи, пальцы  Хайна трансформировались в когти, которые скребнули отделку стены. Раздался противный, ужасно мерзкий звук. Напуганный этим, Потомок постарался их убрать, отчаянно надеясь, что это останется незамеченным. Хайн опустил голову, пробормотав в сторону левого плеча ангела с горечью:
— Нравилось ли мне то, что мне предложили Богарди? Нет... но у меня не было выбора. Они заменили мне семью. Только они понимали, почему я ненавижу Дом и не корили за это.
Да, они заставляли его перехватывать корреспонденцию Дома, внушать простым людям мысли, из-за которых они совершали на Дом нападки в прессе. Да, Миттенхайн ненавидел себя за то, что делает. Но он был счастлив наконец-то оказаться в компании тех, кто разделяет его мысли, а не пытается против воли упечь в четыре стены и под надзор как старший брат.
Адольф слабо кивнул и вышел из уборной первым. Поднимаясь по лестнице, ведущей в кабинет, он украдкой бросил беспокойный взгляд на ангела: тот сказал, что решит его судьбу после обстоятельного рассказа о Богарди, но когда же он вынесет Миттенхайну свой вердикт?

Хайн вернулся в кресло и вытянул вперед совершенно чистые руки. Он посматривал то на свои ладони, то на ангела, внимательно следя за каждым его действием. Адольфу почему-то казалось, что вся эта забота — бутафория, чтобы успокоить его расшатанные нервы, а на самом деле где-то в кабинете есть потайная дверь, откуда в скором времени выйдет пара Координаторов, вколет Хайну успокоительного в шею и сопроводит в камеру предварительного заключения.
Несмотря на ангельскую доброту, он не доверял даже этому Существу.
— Меня зовут Адольф. — Хайн глубоко вдохнул и на одном дыхании выдал фамилию и благодарность за обработанные раны. Выглядел он при этом так, будто на его голову сейчас свалится что-то тяжелое. — Вам должна быть знакома фамилия Миттенхайн, если вы работали в Доме.
Он был ужасно смущен оказанной ему заботой. Он все еще боялся ареста. До сих пор не мог поверить в то, что сейчас происходит с ним.
Хайн вытянул руки, посмотрел на бинты, растроганно улыбнулся.
А затем бросился к ангелу, крепко обнял его за шею, уткнулся носом в плечо и — наконец-то — дал волю слезам. Казаться сильным сейчас — значит, совершать еще один обман, а Хайн итак слишком много врал за последний год.
— Я не знаю, что буду делать дальше, — сквозь всхлипы и короткие вдохи вышептал Хайн. Он так крепко прижался к мужчине, будто хотел врасти в него. — Пожалуйста, не отдавайте меня Дому. Я не могу продолжать, после того, что случилось сегодня. Не могу, устал, слишком страшно...
Его плечи мелко вздрагивали, а сам Хайн сейчас как никогда напоминал себе себя полтора года назад.

Он никогда так долго не плакал. Думал, что не умеет. Думал, что все слезы выплакал когда сбегал из дома, но несколько месяцев спустя бежать пришлось опять. Все дальше и дальше от дома. Каждый побег лишал Адольфа шанса начать новую жизнь, где не придется прятаться, где можно забыть о насилии и ненависти к себе за совершенные злодеяния. Миттенхайн не мог остановиться, он плакал и ругал себя на чем свет стоит. Ангелу предстояло узнать много интересной информации, полученной неофициальным путем. Хайн на своем примере рассказал ему  о методах вербовки новых членов "Детей", о преступном мире Женевы, который почти слился с официальной властью. У "Детей" были связи везде, начиная от полиции и заканчивая отдельно взятыми членами филантропической организации — фонда, под который маскируется Дом. Имен Хайн не знал. Он выдавал ангелу все, что знал потому что хотел забыть кошмар, преследовавший Потомка на протяжении последнего года.
Когда в ладонях оказался стакан, Хайн едва ли не впервые усомнился в том, что окружающий мир — настоящий, а ангел — действительно хороший человек. Что в стакане? Успокоительное или снотворное? Адольф тревожно посмотрел по сторонам, в который раз пытаясь обнаружить признаки присутствия представителей Дома, но плюнул на это дело. Если ищейки хотят его схватить — они не стали бы полировать приличия. Миттенхайн, конечно, не Богарди и повинен всего лишь в нескольких не самых криминальных эпизодах, но Существа по его вине пострадали и ответственности за их жизни еще предстояло крепкой хваткой вцепиться  Хайну в грудь.
— Вы... вы бывший координатор, да? Мне говорили, что вы собираетесь открыть бар в здании, которое было нужно братьям Богарди. А случайные здания они не выбирают, равно как и не отправляют к действующим координаторам таких неопытных юнцов как я.
Его еще немного потряхивало, но пальцы почти не дрожали пока он пил. Ангел был награжден за свою заботу робким кивком головы и едва слышным "спасибо".
Адольф повертел стакан в руках, шмыгнул носом. Потерянный взгляд блуждал по кабинету, не задерживаясь надолго на отдельных предметах. Всюду чисто, свет теплой лампы не режет глаза, а сам ангел не направляет софитов своему несостоявшемуся убийце в лицо, не пытает, а отмывает ему раны и искренне хочет помочь. Даже успокоительного дал вместо того, чтобы использовать свои способности и убрать тревогу Миттенхайна при помощи своего дара и пальцев.
Первое впечатление о ангеле осталось приятным.
Музыка. Когда ангел о ней упомянул, Адольф не преобразился из потерянного беспризорника в бодрого молодого человека, но в его глазах читалась страсть. Даже поза стала увереннее: распрямились плечи, Хайн не горбился так сильно. Потомок подался вперед. И кивнул.
— Да, я... я очень увлекался ей в школе. У нас было много кружков, которые мы могли посещать в свободное время. Ну, знаете, вязание, спорт, контактные игры... я был далек от этого и выбрал игру на музыкальных инструментах. Некоторое время учился игре на пианино, затем освоил рояль и ударные. Немного играл на синтезаторе, но пальцы с непривычки жутко болели...
Чем больше Хайн углублялся в воспоминания, тем быстрее успокаивался. Как знать, может эффект усилило успокоительное, но сейчас Миттенхайн думал совсем о другом.
Он встал и прошел к столу, на котором стоял графин, вытянул два указательных пальца и отстучал по столешнице короткую мелодию. Обернулся к ангелу, несмело улыбнулся. Вряд ли мотив придуманной четыре года назад песни был знаком его слуху.
— Я писал песни для школьного спектакля. Рифма никак не давалась и я выбрал белый стих... не слышали "сохрани мои дневники в живых, а меня самого убей"?
Миттенхайн очень надеялся, что владелец бара, где стоит хорошая аппаратура (оценить получилось только краем глаза, но увиденное тоже впечатлило), хоть раз да слышал эту строку. Эту песню Адольф сочинил для Мортена, которому все никак не давали покоя проваливающиеся все громче операции. А Мортен оценил, передал ее дальше и через пару месяцев текст знала добрая половина андеграунд-тусовки. Ее перепели даже кумиры Адольфа — "Black Triangle", правда они несколько смягчили основной мотив песни. Все же, в баре "Терновник" посетители должны думать  о хорошем. Поэтому окончание строки превратилось в "...а меня самого забудь".

Ангел узнал песню и Адольфу показалось на секунду, что за его собственной спиной сейчас вырастут крылья. Осознавать то, что его текст пользовался популярностью и кого-то радовал, а исполнявших его музыкантов еще и кормил было невероятно здорово. Это придавало силы, окрашивало жизнь в совсем другие цвета. Каждая клеточка тела Миттенхайна ощущала легкую дрожь предвкушения игры на музыкальном инструменте.
Позабыв про усталость, Хайн вскочил на ноги и спустился в зал вслед за владельцем бара, едва удержавшись от того, чтобы не бежать вприпрыжку. Пальцы подрагивали от нетерпения, а в голове уже звучали первые строчки песни, которую Адольфу хотелось исполнить.

Он топтался на месте, не решаясь самовольничать и понимая, что за лишний шаг в сторону его могут отсюда попросить. Демон, с которым общался новый знакомый Хайна, был не очень доволен тем, что сюда притащили какого-то оборванца с улицы. И действительно, внешний вид Адольфа оставлял желать лучшего - одежда потрепанная и выпачкана в какой-то грязи, лицо изможденного долгой истерикой человека, дрожащие руки. Но ему ничего не оставалось, кроме как пропустить Потомка к сцене. Адольф буквально взлетел на подмостки, обернулся на голос ангела, попутно с воодушевлением кивая:
— Да, в школе и еще года четыре после... всего около восьми-девяти лет, — подобный "стаж" игры на ударных, клавишных и гитаре казался самому Хайну до безобразия маленьким. В детстве он читал в журналах, что все великие музыканты или с раннего детства интересовались игрой на чем-либо, или занимались тем, что оттачивали свое мастерство на протяжении долгих лет труда. — Но лучше всего у меня получаются тексты.
Ангел предложил сыграть что-нибудь и в первые секунды Адольфу показалось, что он ослышался. Сыграть что-то свое? Здесь? В месте, где играли его любимые "Black Triangle"? Пришлось ущипнуть себя за бок, чтобы поверить в реальность происходящего. Хайн шумно вздохнул, развел руки в стороны, закрыл глаза и досчитал до десяти. Окончив процедуру экспресс-релаксации, Адольф подошел к ударной установке, испытывая внутреннее волнение.
Мир вокруг перестал существовать. Проблемы, связанные с собственным будущим, казалось, отступили на задний план, они почти не тяготили плечи. Хайн протянул руку к лежащим на сидении наушникам, надел их и занял положенное место. Пальцы мгновенно перестали дрожать, стоило им коснуться дерева, покрытого матовым лаком. Адольф сглотнул, снова вдохнул-выдохнул и начал играть.
Он полностью сосредоточился на ритме. На звуке, который издавал его инструмент. То, что играл Адольф было жестким, почти агрессивным по звучанию, в эту мелодию он вложил все отчаяние последних месяцев. Изредка в его поле зрения попадали люди - первые посетители, обслуживающий персонал то и дело бросал на Хайна любопытствующие взгляды. Адольф, играя, почти забывал дышать, боялся остановиться даже на секунду и сбиться с ритма. Он давил на себя, гнал прочь усталость и встряхивал головой, давя на педаль баса.
Кто-то подпел случайную строчку из песен "Black Triangle".

Хайн выдохнул и положил барабанные палочки на колени только спустя пятнадцать с лишним минут. Соскочил с места, аккуратно снял наушники и положил их на место. В горле пересохло, ужасно хотелось пить. Хайн поднял голову, близоруко всматриваясь в зал. Он удивленно вскрикнул, заметив рядом со сценой музыканта, которого боготворить был готов - за голос, темную харизму, талант игры на барабанной установке.
Адольф показался самому себе размером с муравья. Он боялся сойти со сцены и нерешительно переминался с ноги на ногу, переводя взгляд с Рейнхарта на владельца "Терновника".
Страшно было. Вдруг Крис - признанный мастер - решит, что Адольф лишен способностей? Вдруг осмеет?

Раньше Адольфу казалось, что адреналин вырабатывается только при попадании в опасные ситуации. Как оказалось, подобного эффекта можно добиться ритмично нажимая себе на сонную артерию.
Адольфу не верилось в то, что прямо перед ним как ни в чем не бывало стоит Крис Рейнхарт и общается с ангелом, как со старым другом. Правда, здесь следовало сделать оговорку: как с другом, с которым общаются только из-за выгоды. Крик оказался демоном и это было лишним поводом подумать про него сразу кучу не самых хороших мыслей. Так уж сложилось, не ладилось у Адольфа с демонами.
Тон Рейнхарта пугал не меньше, чем слова которые он говорил. Судя по всему, игра Хайна произвела на него некоторое впечатление, но он видел и получше. И да, он был совсем не в восторге от внешности Потомка. Но знал ли он, что Адольф Потомок? Вероятно, нет. Крис смотрел на всех людей одинаково: с усталой какой-то ненавистью, потопленной в горках никотина и задушенной сублимацией - игрой на барабанной установке.
Адольфа ничуть не смутило, что о нем будто бы забыли. Он привычно отошел в тень сцены, но потом все же слез с нее и встал рядом с ангелом. Крис пугал Хайна, но он мог дать ему смысл жизни и нормальный заработок. К тому же, он, возможно, возьмет его к себе. А даже мизерный шанс подобного исхода заставлял Потомка сжимать пальцы в кулаки и отчаянно надеяться на положительную оценку своих возможностей.
Крис возможности оценил. Франц представил Адольфа Рейхарту и внутри Потомка все схватилось друг за друга, словно он был не один, а внутри него собралось сразу с десяток маленьких Хайнов и все держались за руки и надеялись. Он промолчал, просто кивнул — что тут добавить? "Здравствуйте, да, очень приятно с вами познакомиться, а еще я убивал людей и ангелов, хотите присоединиться?"
Нет, спасибо, Адольф не спешит знакомить свою надежду на будущее с такими подробностями своей биографии.
Адольфу очень хотелось вцепиться Крику в руки и трясти их, спрашивая, а не имеет ли он отношения к "Детям", но присутствие сразу двоих изменивших его жизнь Существ так же быстро успокоило расшатавшиеся было нервы. Хайн бросил прощальный взгляд на Франца, помахал рукой, смущенно улыбнулся, благодаря за столь своевременное знакомство и проследовал за Рейнхартом.

В отличие от Криса Адольф не чувствовал себя уверенно. Он сел, сложил раскрытые ладони на коленях и скромно кивнул, улыбнувшись уголками губ.
— Да, я ее написал, но о том, что вы несколько изменили последнюю строчку песни узнал позже. — Рейнхарт закатал рукава и у Адольфа перехватило дыхание. Руки барабанщика были испещрены татуировками - и черт побери, они были красивыми. От них нельзя было глаз оторвать, но Хайн силой воли заставил себя поднять взгляд. Он сложил свои страхи в аккуратную стопочку и уложил их ровным рядом на дно подсознания, а убедившись в надежности их хранения, закрыл крышку сундука. Меньше всего Крису нужно бессвязное лепетание.
Только разговоры по делу. Только суть.
Он втянул носом запах кофе - и тут же схватился за чашку, отпивая разом половину. Его тошнило от кофе, он с утра выпил с десяток чашек, но кофе с алкоголем не пил еще ни разу. Потому что пить не умел. Но в чашке почти не было сколько-нибудь серьезной доли алкоголя. И слава богу. — Я пишу тексты последние четыре года, но половину из них уже выбросил - чем-то же надо было топить камин.
Адольфу ужасно хотелось понравиться, но до откровенного лизоблюдства и лести он не опускался. Во-первых, стеснялся, во-вторых, это могло произвести отталкивающее впечатление на такого демона как Рейнхарт.
Адольф отпил еще немного кофе и бросил взгляд на печеньки. Он не догадывался о свойствах изделий из теста, а словам Криса можно было верить. Говорит "оракул" — и мир раскрывает перед Хайном свои объятия, готовый принять  несчастного, истерзанного Потомка. Миттенхайн взял себе одно печенье. Попросил вторую сигарету. Прикурил, уверенно мотнул головой. Нет, он не оголтелый фанат, у которого тестостерон из ушей хлещет при виде Рейнхарта.
Адольф позволил себе вежливо улыбнуться.
— Это вам стоило бы взять у меня автограф. Мало ли, больше не встретимся...— Сказанное показалось наглостью и Адольф поспешил скрыть волнение за очередной затяжкой. Курил неспешно, словно с детства, но на самом деле он не брал сигарету в рот около года. — Сейчас, я... у меня нет с собой ручки и листка бумаги, придется на память... сейчас, Крис, я спою вам и вы решите — подхожу я или нам лучше расстаться.
Адольф собрался с духом, сделал пару успокаивающих вздохов, прикрыл глаза и запел. Тянул мелодию вступления голосом, изредка вставляя "зима, зима тревоги нашей". Куплетов было три, но этого было достаточно. Песня не звучала чрезмерно короткой или затянутой. Адольф пел о мальчишке, который, попреки уговорам, продал душу за мирские блага, прожил жизнь так, как хотел сам, а когда умер, то попал в зимний город, где слоняются такие же как он. Мальчик, ставший мужчиной, шел по темной аллее и не помнил, зачем продавал свою душу, была ли она вообще и в чем крылась наебка. Он так и не нашел ответ, но в какой-то момент признал свою ошибку - и теперь падает снегом на головы других людей и частичка его мыслей есть в каждом из нас.
Не удержавшись от искушения, Хайн спел и вторую. Она была проще по контексту, слова были о поддержке, которую можно оказать даже самому себе, если рядом нет никого, а из еды только сигареты и литры кофе. 
— "Всего лишь точка, от которой идут все дороги, и силы пересечься есть даже у параллельных прямых". — Закончил Хайн, допивая кофе. Он замолчал, ожидая реакции Рейнхарта. Скорее всего текст придется переделывать, но база была хорошей, не проседала.