Отсутствие паники в стрессовой ситуации — важный элемент пропаганды среди полуслужащих Дома, не говоря уже о том, кто совмещает полную рабочую ставку с двумя работами в мире людей. Строго говоря, для Августа никогда не существовало разделения на «человечество» и «Существ». Его сознание было очень пластичным и удивительным образом умудрялось совмещать в себе обе крайности, более того — воспринимать их в равной степени серьезно, ответственно относиться к нуждам подчиненных и начальников, трезво оценивать ситуацию и находить выход из кризиса в, казалось бы, совсем безнадежные моменты. Поэтому человек с синдромом Потомка жил себе спокойно, трудился в поте лица.
Между проблемами, которые приходилось разгребать, так же не существовало особой разницы, откуда бы ни росли их ноги и не тянулись тощие пальцы. В последние две недели, например, господа законодатели расщедрились на парочку крайне интересных актов, обязательных для исполнения, безусловно, всеми гражданами Швейцарии. Это было чревато, в том числе и для Существ, особенно тех, кто не достиг двадцати одного года — именно в таком возрасте только за март этого года умерло, по скромным подсчетам знающих людей, около семнадцати человек.
Паранойя отдельных людей грозила последствиями для всех ныне живущих.
Миттенхайн был крайне везучим человеком, но ему отчаянно не хватало служебных полномочий. Он отвечал лишь за архив и бюрократическую волокиту в Доме, но не мог приблизить и ускорить коммуникацию между верхами и низами. Взять хотя бы один пример — закон, принятый в эту пятницу. Август узнал об ужесточении уголовной ответственности за попустительство лицам, нуждающимся в медицинской помощи первым, первым же донес весть, которой не исполнилось еще и нескольких часов до Существ, обладающих властью уже в своей песочнице — и что? Что?
Люди как умирали, так и продолжают умирать.
Дом не знает о том, что погибший двадцать первого марта по имени Гейне Шрёдер был демоном. Август скрыл от них эту информацию. Он с болью в своем сморщенном сердце признавал очевидный, но не менее грустный факт: пока не погибнет хороший человек или Существо —  Дом и пальцем о палец не ударит, чтобы что-то сделать. 
Август тяжело опустился на водительское сидение, завел машину и выехал со служебной стоянки для членов федерального собрания Швейцарии и их секретарей. Проехав центр Берна, он набрал номер Рейвена Чельберга и умолял всех, кого мог, чтобы этот невыносимый мальчишка взял трубку. Рейвен трубку не брал.
Август сильнее надавил на педаль газа, и теперь едва укладывался в пределы разрешенной в черте города скорости.
Ох, и заразна же ты, болезнь паранойя.
Что ж, после третьей попытки все, что мог Август — окольными путями узнать о местонахождении своего сожителя.
Информатор Дома ответил только после третьего гудка, к тому времени Миттенхайн успел выехать за черту города. Скорость выросла вдвое, при неосторожной езде по загородной трассе неминуемо случится авария, поэтому Август использовал закрепленную на правом ухе гарнитуру беспроводной связи.
— Да, герр Миттенхайн, слушаю.
— Меня интересует Рейвен Чельберг, —  просто сказал Август, внимательно следя за дорогой. Он приглушил музыку — сегодня играли The doors. — Скажите, пожалуйста, за последние двое суток он появлялся в пределах вашей видимости?
Предел видимости конкретно того информатора, с которым разговаривал Август — это Женева, район дома Миттенхайна и еще пара кварталов. Можно было нанять еще людей, расширить зону ответственности одного информатора, но следовало понимать пределы человеческой памяти и ресурсов внимания.
Все должно быть рационально и правильно.
— Да, заходил в ваш дом пару раз. Кажется, это было рано утром тридцатого числа. Поздно вечером того же дня он ушел в неизвестном направлении и не появлялся в моем районе до сих пор. Известить вас, если вдруг что?
Ответив положительно, Август переключился на другой канал связи и снова вызвал Рейвена. Напрасно, по-прежнему не отвечает.
Тогда остается ехать домой, скрестить пальцы и надеяться, что с ним ничего не случилось.
— Рейвен, это Август Миттенхайн. Я сейчас направляюсь домой из Берна, уже проехал почти половину пути. Я знаю, что ты не появлялся дома уже сутки и не отвечаешь на мои звонки. Пожалуйста, если с тобой что-то случится — дай знать. А еще лучше — возвращайся домой. Я очень за тебя волнуюсь. Сам ведь знаешь — ночью в Женеве не всегда безопасно. Оставайся начеку.

Они отыграли пять песен, по три с половиной минуты каждая — а толпа за сценой хотела еще музыки. Скандировали «Еще, дай нам еще!». Адольф крепче вцепился в стойку с микрофоном. По лицу градом тек пот.
Во время выступления под ноги летел всякий мусор: записки с пьяными признаниями в любви, написанные косым неровным почерком, одинокие цветы – кажется, сегодня лилии, и совсем смутившие Миттенхайна презервативы.
Рэйв в перерыве между песнями ободряюще хлопал Адольфа по плечу, говорил, мол, нормальная публика в этот раз попалась, деньги дают хорошие, да и реакция зала лучше не бывает. Но Хайн нутром чуял неладное. Собственное прошлое дышало ему в спину, смотрело в лицо десятками пар глаз. Адольф видел, как молодые юноши и девушки периодически уходят от сцены, прижимаются к стенам и целуются, смеются, обмениваются чем-то так, чтобы никто не видел. Испытывал от этого странную смесь ностальгии и неловкости, но почему-то совсем забывал бояться. Страх перебил скотч и сигаретный дым толпы.
Ему ничего не оставалось, кроме как петь. Адольф спел все, что хотела публика: и давящую тяжестью «Моя совесть весит 16 тонн», и хорошо всем знакомую «Оставь мои дневники в живых, а меня самого убей», а закончил выступление песней «Мы все зависимы, вот так сюрприз, да?»
— Бессмысленны были все жертвы, которые я приносил, все пальцы исколоты иглами, что было сил, старался очнуться от морока, Уилл, так хотелось очнуться. Очнуться.
Во время исполнения последней строки Адольф почувствовал, как его затошнило. Выдержав пьяную овацию толпы, Хайн спустился в зал и дал отмашку Микаэлсу: пусть сыграют что-нибудь из классики, и тот кивнул, сказав, что они сыграют одну из хитов Нирваны.
Далеко от сцены уйти не дали — какой-то мутный тип ругнулся «психованной сукой», схватил Хайна за руку и отвел к стене. Неестественно улыбаясь, протянул ему ладонь для рукопожатия и пару таблеток:
— Я Алоис.
— Тод Рэнсон, — на автомате представился Хайн. Не по себе ему было от этого человека, который смотрел на него одновременно как на старого знакомца и на преступника, за которого назначена большая награда. Таблетки он сунул в карман пальто. Посматривал в зал, но люди были увлечены хитом из девяностых.
— Да ладно тебе! — Алоис прижал Адольфа к стене, заставив того крупно вздрогнуть и попытаться вырваться. — Всего-то три года не виделись, а ты уже от старых знакомцев чураешься. Имя сменил, что ли? Красивое. Вот только твое старое тебе больше шло.
Миттенхайн смотрел в чужое лицо и не узнавал его. Зато внутренний голос, обретший за последний месяц, невиданную ранее самостоятельность, знал Алоиса лучше. Адольф мелко задрожал и медленно сполз спиной по стене, закатив глаза, рвано дыша. Спустя несколько мгновений на Алоиса снизу вверх смотрел совсем другой человек.
— Ну как, дашь руку? Немного не в кайф быть затоптанным, — голос уверенный, бойкий. Его тут же узнали.
— Слушай, прости, Рэнс, не узнал сразу. Ты так оброс за три  года, что ли? Тебе идет. А теперь будь добр, заплати за те таблетки, которые я тебе дал.
— Какие таблетки? — Тод пошарил в карманах, обнаружил пару круглых предметов, но не спешил ни расставаться с ними, ни что-либо за них отдавать. Он легко отодвинул Алоиса в сторону локтем и пошел вглубь зала, смотря по сторонам и улыбаясь случайным людям. Жертву следовало выбрать наобум.
Алоис устремился к тому,  с кем торговал сегодня. Он тряс Рейвена за плечо и все твердил, что «ты прикинь, а? Три года знакомы, я ему подогнал за полцены, а эта сука взяла и ушла с товаром! Найди его, а? Такой патлатый, в пальто на плечах. Я в долгу не останусь»

Музыка грохотала как колонна танков в революцию. По ушам бил жесткий бит, в середине он сменялся более мягкими гитарными рифами и барабанной дробью. Его ребята развлекались вовсю, почувствовав свободу от привычных рамок написанных под них песен. Рэйв хлопнул Микаэлса по плечу, откупорил вторую бутылку скотча и распил ее с клавишником прямо из горла.
Тод неспешно лавировал между полупьяными людьми, продвигаясь к выходу из помещения. Он улыбался тем, кто обращал на него свои мутные взгляды, иногда подхватывал случайных девушек под руки и совершал вокруг них весьма недвусмысленные телодвижения, словно собирался танцевать приватный танец. Кроме отличной инструментальной музыки слух ласкали их стоны — девицы были счастливы, им приятно льстило внимание человека со сцены. Но Рэнсон быстро потерял к ним интерес и под разочарованные вздохи продолжил движение в море разгоряченных в танце тел.
Он пару раз оглянулся посмотреть, не преследует ли его незадачливый наркодилер, но взгляд не нашел никого похожего поблизости. Это в какой-то степени обнадеживало: сейчас ему меньше всего нужны проблемы с дельцами, которым еще и двадцати одного не исполнилось. Подумать только, теперь в наркобизнес идут даже такие юнцы? Еще четыре года назад все было не так плохо с кадрами. Конечно, не ему, ныне почившему физически, раскрывать рот, но он сам начинал торговать, когда ему было двадцать два. Тогда у него был крепкий тыл из пары демонов и одного Потомка, а то, что бизнес продержался всего четыре года и окончился по весьма тривиальной причине — так то не его вина, это все происки подлых завистников. Во всем всегда виноваты другие.
По дороге к выходу удалось стрельнуть сигарет, все у тех же девиц. Табак приятно щекотал кончики пальцев, вызывая  приятную дрожь предвкушения во всем теле. Дымом пропахла вся его одежда, даже пальто, которое один возжелавший комиссарского тела фанат чуть с плеч не стащил, но Тод взамен подарил ему долгий поцелуй в губы и, уходя, прихватил зажигалку, которую крутил теперь в другом кармане. Сценический дым — ничто по сравнению с терпким привкусом настоящих листьев молодых табачных деревьев индокитайского сбора. Стопроцентно с травой или легким экстази — другой товар клубная публика, включая Алоиса, не потребляет. Рэнсон расхохотался, придя в восторг от удачного каламбура, пришедшего на ум. Не потребляет и не продает.
Выйдя на свежий воздух, Тод покопался в карманах, извлек на тусклый свет от побитого фонаря сигариллу, поднес ко рту и уже щелкнул зажигалкой, когда к нему обратились со спины.
Внутренности Миттенхайна тут же с визгом бросились бы друг к другу в объятия, но Рэнсон только улыбнулся, мерзкой улыбкой от уха до уха, она противно липла к бледному лицу Адольфа и совсем ему не шла.
— А твой друг не пробовал сам принимать бодягу, которую толкает? Шел бы отсюда, парень, пока тебе не дали по морде за такие нехорошие мысли о людях, с которыми торгуешь, — Посоветовал Тод, даже не обернувшись. Он бросил взгляд на неоновую вывеску клуба, мельком отметив про себя: «Господи, какое глупое название. Глупое и безумно пошлое. Прямо как вся твоя жизнь, Миттенхайн» и еще раз щелкнул зажигалкой, пробуя прикурить.
Миттенхайн остался валяться на полу в клубе и надо бы туда в скором времени вернуться, чтобы у него не возникало подозрений в лунатизме. Он итак приходил в ужас от того, что иногда не помнит, что делал и с кем говорил. Приходилось делать записки на клочках бумаги, которые получалось иногда урвать в общественном транспорте, чтобы хоть как-то его успокаивать.
— Я же ничего себе не оставляю, все несу людям! — Зажав сигариллу в зубах, Тод обернулся. Удивленно присвистнул. А затем —
«Ебать всех ваших батюшек!»
— воспоследовала немая сцена определенной протяженности, а еще чуть погодя, отойдя от первого шока, юнец коротко, но крепко ругнулся. Выглядел он при этом так ошалело, словно ожидал увидеть монстра под кроватью, а нашел его в стенном шкафу.
Тод не сомневался, что его узнали. Вот только к кому обращался и кого так испугался этот тощий пацан? Тода или Адольфа Миттенхайна?
Рэнсон развел руки в стороны и расхохотался, рассыпав табак по сторонам. Подумав, выкинул сигариллу в урну, попал с первой попытки.
— Господи боже, ты бы видел свою рожу! Жесть!
Вот и жертва сама пришла к тебе, Адольф.
Тод наслаждался произведенным впечатлением, ему было в кайф стоять в странной позе, противно смеяться, скалиться. Его воспринимали как угрозу, причем, уже однажды причинившую вред. Рэнсон скрючил пальцы в некое подобие когтей и, не снимая улыбку с лица, вытянул вперед руки. Пальто чудом держалось на плечах.
Если к нему не хотят идти, он придет сам, это легче, чем кажется. Тод подошел к парню, положил ладонь на плечи, как делают старые знакомые, другой дернул его подбородок вверх, заставляя смотреть себе прямо в лицо.
Кругом — никого. Самое то для восемнадцатого случая. Никаких свидетелей, только он и его жертва.
— Ты пришел сюда один, — голосом Потомка получалось пользоваться с переменным успехом, но сейчас все должно пройти гладко. Взгляд голубых глаз удерживал на себе внимание. — Ты ужасно одинок и хочешь это прекратить. Ты знаешь выход. Хочешь сдохнуть — убей себя сам. 
Он ожидал, что у человека покорно обмякнет тело, опустятся плечи. Запоздало, но Тод вдруг осознал, что с этим парнем ему придется повозиться.

Рейвен коротко сообщил свое местоположение и отключился. Август удовлетворенно кивнул своему отражению в зеркале заднего вида и немного сбавил скорость — он проезжал опасный участок трассы на подъезде к Женеве, рисковать сейчас было опасно.
Можно спокойно выдохнуть. На заднем плане был четко слышен гул музыкальных инструментов, кое-где выбивались из общего шума крики танцующих. Совсем чуждая Миттенхайну обстановка, но если Чельберг чувствует себя в ней более комфортно, чем в доме у Августа, то стоит ли его за это винить? Каждый расслабляется, как может. Да, можно не волноваться за Рейвена, он —
В пределах города можно было ездить со скоростью не выше шестидесяти километров в час, но стрелка на тахометре резко скакнула за семьдесят пять. Через пару километров было все восемьдесят. Август не успел зафиксировать момент, когда его нога нажала на педаль газа, но точно помнил, как крепко вцепился в руль, как резко выворачивал его на поворотах и едва сдерживал внутреннее нетерпение на светофорах. Как впервые за много лет кусал губы, чтобы хоть как-то наказать себя за невнимательность.
— …как он сразу не услышал?
"Сталь", — сказал Рейвен, а на фоне играла песня, которую мог исполнять только один человек.
Убийца.
Ближе к обеду после первой совместной ночи с Рейвеном, Август предпринял повторную попытку разгрести Авгиевы конюшни под кроватью, на которой они спали. Неделей раньше он не смог, не хватило душевных сил, все ушло на рыдание в рубашку хозяина «Терновника» и попытку выяснить, где же Миттенхайн ошибся, где не уследил за Гейне, почему позволил случиться тому, что случилось.
А потом нашел диск с песней, под которую Гейне Шрёдер повесился. Под эту же песню резал себе вены другой погибший, сейчас его имя было не так важно. Это выяснилось позже, но тоже могло подождать, ведь смерти еще не прекратились, а потом переезд Рейвена ненадолго отвлек Августа от работы. Потом была сумасшедшая пятница в федеральном собрании, потом собрание в Доме…
«Это твое будущее. Жизнь жестче, чем кто-либо на 35 миллиметров снял, жизнь жестче, чем ты представлял, когда был мал, и ее смягчить у меня не хватит мощи, да, жизнь жестче…»
Навигатор указал точное местоположение клуба, Август доехал быстро. Немного запутался на одной из развилок на подъезде к «Стали», но безвкусная неоновая вывеска на его счастье была большой и хорошо заметной издалека.
Миттенхайн пулей выскочил из машины, громко хлопнул дверью. Он услышал возню и короткие крики. Это ему не понравилось, но он стоял слишком далеко, а фонарь уже погас. Спасал только свет фар. Миттенхайн подошел поближе, напряженно всматриваясь в темноту.
— Рейвен! — позвал Август. — Рейвен, я здесь! Сюда!
Он многое повидал на своем веку, но открывшееся ошеломило даже его. Август встал как вкопанный, он был не в силах сдвинуться с места.
Прямо на его глазах Рейвен дрался с его братом.
Электрические цепи в мозгу  горели огнем, восстанавливая разрушенные связи. Сцепляя заново то, что было разрушено когтями. Теми самыми когтями, которые с неестественно кривой улыбкой на лице выпустил человек с лицом Адольфа Миттенхайна. Он успешно уклонился от первой атаки на себя, но вторая была опаснее, и спастись от нее можно было, только спрятавшись за что-то достаточно прочное, что выдержит удар и не прогнется под неестественно вытянувшимся лицом Рейвена, больше напоминающим собачью пасть.
— Рейвен!
Он не успел вовремя среагировать. Его сбили с ног, швырнули прямо на Рейвена. Острые бритвы когтей полоснули его по бокам, а затем сердце Августа  пропустило один удар. Миттенхайн инстинктивно схватился за грудь и мягко осел на асфальт, не издав ни единого звука.
Краем глаза он успел зацепить убегающего в сторону улицы человека. Он смеялся и что-то кричал про «неудачник и выродок! Попробуй теперь догони меня, тварь!»

Зубы не просто ныли: боль нарастала и стала такой, будто бы это Рейвен, а не патлатый, получил по лицу. Впрочем, на это не было времени.
Он бежал, открыв рот и понимая, что должен не бить или пинать, а грызть. Сожрать. Уничтожить. Последних шагов Рейвен не ощутил, может, он даже прыгнул или просто отвлекся на появившийся откуда-то инстинкт.
Патлатый поднял когтистые руки, готовый напасть, но не успел. Рейвен сцепил зубы на его руке, вгрызся, чувствуя, как в рот брызнула кровь, как она потекла по подбородку, сглотнул и...
Очнулся.
Рейвен наконец-то понял, что видит свое лицо не так, как обычно, такое иногда случалось во сне, но ни единого раза — в реальности. Что именно произошло, понять не получалось, но он понял, что что-то не так с его ртом.
Замешкавшись, Рейвен не успел заметить, как его ударили. Шею и ключицу обожгло болью, он вскрикнул, отпрянул назад, схватившись за рану, а во рту чувствуя чужую кровь. Его затошнило, но то жуткое, что в нем просыпалось, опять подняло голову. Рейвен зарычал и ринулся вперед, прямо в распахнутые когтистые объятия.
Откуда-то сбоку вынырнул человек, патлатый схватил его и швырнул в Рейвена. Кто это был, он не понял — наверняка попавшийся под руку случайный прохожий, смутно кого-то напоминавший, но на то, чтобы разглядывать случайную жертву, времени не было. То, что его звали, Рейвен не слышал. Он поймал человека, замер на некоторое время, буквально на пару мгновений, но этого было достаточно для побега патлатого.
Рейвен ринулся за ним, пробежал пару метров и вдруг понял, что догонять нельзя, нужно вернуться.
"Август".
Это был Август, приютивший его в своем доме, признавшийся в любви, готовый защищать, приехавший сюда и закрывший его, Рейвена, собой. Только что он чуть не остался брошен на земле перед дешевым грязным клубом, наверняка раненый, ведь тогда, когда Рейвен схватил его, явственно ощущалась кровь.
"Август".
Рейвен повернулся, наконец-то услышал шум машин, грохот музыки в клубе, собственное заходящееся в бешеном стуке сердце. Он неловко отер кровь с подбородка, попутно заметив, что лицо стало обычным, на всякие случай тронул подушечками пальцев зубы, пошатнулся, взял себя в руки и побежал назад.
Август лежал на земле и, кажется, был без сознания. Рейвен опустился рядом с ним на колени, приподнял, задрал рубашку и оценил раны. Досталось ему не очень сильно: удар был не прицельный, Августа просто неудачно схватили, но по бокам остались порезы — ровно столько, сколько было когтей. Рейвен огляделся, неосознанно надеясь на помощь со стороны. Рядом никого не было.
Произошедшее было жутким, напоминало фильм ужасов, а не реальную жизнь. Рейвена опять затошнило, он сплюнул слюну с привкусом крови, попытался понять, как быть дальше.
Для начала им нужно было отойти от клуба, но Рейвен не был уверен, что сможет дотащить Августа, ведь и сам, кажется, держался исключительно на адреналине. Шея болела ужасно, он быстро дотронулся до нее, глянул на кровь, сглотнул и с размаху залепил Августу пощечину.
— Август, твою мать, вставай! — рыкнул он.
Август открыл глаза практически сразу, посмотрел на него, явно не очень осознавая, что же происходит. Рейвен был не против помочь ему.
— Вставай, уходим! Где машина? Веди!
Он рванул Августа вверх, стараясь не трогать раны и чувствуя, что у него самого кровь пошла еще сильнее. Рейвен нырнул Августу под руку, помогая идти, хотя был уверен, что рана, в общем-то, ерундовая, скорее, это был шок, может, что-то еще.
Главное — дойти.
— Кто просил тебя лезть, я справлялся сам! — Рейвена трясло, он старался не думать о том, что произошло с ним несколько минут назад. — Я просил не приезжать!
Рейвен сунул руку Августу в карман брюк, сразу же наткнулся на ключ. По кнопке снятия сигнализации попасть получилось не сразу, а потом пришлось открывать заднюю дверь, чуть ли не швырять Августа на сиденье, чтобы он не стоял столбом. Рейвен не стал садиться следом, обошел машину, открыл переднюю дверь, влез в бардачок. Август был разумным и взрослым человеком, он обожал порядок, дома у него все стояло на определенных местах, поэтому он наверняка возил за собой аптечку.
В бардачке оказались какие-то бумаги, Рейвен ругнулся, хлопнул дверью и подскочил к багажнику.
— Где аптечка?! Хватит втыкать, Август, где твоя сраная аптечка?!

Отредактировано Рейвен Чельберг (27.06.2014 21:57:53)

Август пришел в себя, а Рейвена все еще колотило. Он перерыл все в багажнике, добрался до самого дна, устроив хаос. Аптечная коробка была большой, больше, чем нужно в машине. Рейвену подумалось, что в ней наверняка куча всяких препаратов и прочей ерунды.
Пару раз аптечка почки готова была упасть из трясущихся рук, хотя пройти от багажника до задней двери нужно было всего пару шагов. И все-таки Рейвен ее донес, сел рядом с Августом, который и в самом деле был уже абсолютно спокоен и готов к своим очередным рациональным действиям.
У Рейвена не было сил протестовать. Он подставил руку под укол, почти не почувствовал боли. Странно было, что август не промахнулся: Рейвена действительно колотило так, будто он полчаса простоял в одних трусах на морозе.
Он сидел в чистой и спокойной машине и понимал, что мог умереть дважды.
Первый раз ему повезло, что гипноз не сработал, а то, что на него хотел применить патлатый, было явно гипнозом. Не вышло — и ладно, славно, хорошо, чудесно.
Второй раз повезло, когда когти прочертили ниже и не задели сонную артерию, а ведь, блин, могли бы. Рейвен как-то давно читал, что если перерезать горло от уха до уха, на лице появлялась широкая улыбка. Меньше всего ему хотелось улыбаться после смерти.
Рейвен не паниковал, нет. Он был на грани истерики.
Август стирал с него кровь, а Рейвен сидел и не шевелился, пытаясь понять, как так вышло, что все эти годы он не замечал, что относится к числу этих мутантов. Нет, нельзя было об этом думать: руки дернулись еще сильнее, горло перехватило. Рейвен медленно вдохнул и выдохнул. Успокоиться. Так, он спокоен? Да, спокоен. Просто остаточная реакция после драки, он нормальный, все хорошо.
...И тут заговорил Август. Его слова в секунды разбили то слабенькое спокойствие, которое Рейвен успел собрать и склеить поверх своей истерики.
— Ты в своем уме вообще? — отделяя каждое слово, проговорил Рейвен, глядя на Августа исподлобья.
Говорить вслух, почему слова Августа были ненормальными, казалось почти глупым. Проговорить все и не вышло бы вовсе, поэтому Рейвен даже не попытался, зато шарахнул кулаком по спинке переднего сидения и отвернулся. В его изначальный план входило бежать за этим ублюдком, так? Остановил его именно Август, а точнее то, что он валялся на земле, и теперь этот самый Август требует, чтобы Рейвен куда-то бежал и кого-то выслеживал. Уму непостижимо.
— Нахрена? Скажи мне, вот нахрена, блин, тебе это сдалось? — Рейвен постарался говорить потише, но вышло так, что опять сидел и надрывал глотку. Он нервным движением дотронулся до подбородка и до губ, проверяя, действительно ли все теперь в порядке. Может, Августу было все равно, как будет выглядеть лицо Рейвена, но вот сам Рейвен не был согласен бегать с этой жутью, которую он даже еще не видел и боялся представить.
— Он меня прикончить хотел! На кой черт мне за ним нестись, если он готов был меня убить?! Мне хватило, Август, на сегодня — по горло хватило! — Рейвен с шумом вдохнул воздух, еще пару раз саданул кулаком по переднему сидению. Он все прекрасно слышал, понимал, чего от него хотел Август, даже мог взять в толк, почему от него это просят, придумывал вполне хорошие объяснения о том, что маньяк не должен ходить на свободе, но вот понимать все это абсолютно не хотелось.
Рейвен закрыл лицо руками, сильно его потер, вновь и вновь радуясь, что оно на месте, целое, знакомое, он жив, все хорошо. Все-таки девятнадцать — это слишком юный возраст для того, чтобы умирать.
— Август, я не хочу, не могу, не пойду, пусть валит, маньяков должна ловить полиция, — монотонно затараторил он. Рейвен опустил руки, вцепился в колени и смотрел на Августа.
Он понимал, что полиции не полагается заниматься всякими выродками с когтями. Это дела этого дурацкого Дома, на который Август работал, но Рейвен ведь не работал! Почему он должен ввязываться? Его чуть не убили, разве он не имеет права наконец-то отдохнуть?
И самое противное было то, что страшное, требующее мести и почти сорвавшееся в погоню, было не против сорваться сейчас, благо, ужас от пережитого напрочь отбил все животные инстинкты.
Рейвен отчаянно замотал головой, показывая все свое нежелание следовать... просьбам? приказам?

Последним, что помнил Адольф, было удивленно-сердитое лицо незнакомого человека, предлагавшего взять некие таблетки, и еще Хайн запомнил голос: молодой, но еще не начавший ломаться. Лет девятнадцать-двадцать, не больше. Кругом была музыка, женский визг, дым и атмосфера анархии. Пол был холодным, на стене облупилась краска. Миттенхайн по крупицам восстанавливал цепь происходящих с ним событий и понял, что ошибся. Последним осознанным действием перед тем, как отключиться, была вялая попытка сопротивляться навязчивому продавцу, а потом он сполз по стеночке. После — темень беспамятства.
Темень ночи на мгновение разрезал всполох огня от зажигалки. Адольф моргнул, не до конца понимая, почему тело бьет озноб, голова кружится и перед глазами все плывет, и вообще, какого черта он стоит на четвереньках посреди улицы? Ни пальто, ни шумных звуков рядом — только темень и холод, пробирающий до костей.
Адольф моргнул и только потом сообразил, что все это время держал зажигалку перед глазами. С видом глубокого омерзения на лице он швырнул ее на дорогу, не особенно заботясь о том, попал он в кого или нет. Его затошнило, повело, но получилось удержать и без того негустой перекус в себе.
Он тяжело дышал, долго не решался поднять голову и посмотреть, где вообще находится. В том, что далеко от «Стали» сомневаться не приходилось, но куда именно принесли его ноги? Локти были содраны в кровь и саднили, на локтях были глубокие царапины, словно от зубов крупной собаки — видимо, на них и приземлился, когда бежать больше не было сил, но собака-то когда успела его укусить?..
Хайн схватился за голову, зарычал от отчаяния, но не чувствовал ни обжигающей боли, которая была первым синдромом мигрени на всю ночь, ни шума крови в висках — если он есть, значит, похмелье близко. Лобные доли словно тянули вниз десятки маленьких веревок, привязанных к нервам. Да, голова была тяжелая, но в том не было вины алкоголя или нервного переутомления.
Вопросы «где я? Что со мной? Как я здесь оказался?» временами то возникали в сознании, то уходили на периферию. Даже если бы Хайн получил на них ответы прямо сейчас, это мало бы помогло. Гораздо важнее было поскорее убраться отсюда — но сил хватило лишь на то, чтобы встать и пробежать, оглядываясь в панике по сторонам, еще три квартала. Потом с ним случилась истерика. Хайн колотил кирпичную стену нежилого дома, кажется, это был музей кукол, и беззвучно кричал, трясся от переполнившей его паники. Ни Рэйва, ни других ребят из группы рядом не было, никто не смог бы помочь, взять за руку, проводить до остановки автобуса. А там Хайн сел бы на двенадцатый маршрут, доехал бы до квартиры Тода и рухнул на диван как мертвый.
Каждый раз, когда Адольф представлялся Тодом, с ним творилось что-то странное. Стоило произнести это имя вслух, одеть на себя — и реальность трещала по швам, расходилась трещинами, через которые был виден другой мир. Это было как будто наркотическое опьянение, только не было ни кайфа, ни ломки, ни гликемической интоксикации.  Это пугало.
Отчаявшись окончить эту ночь в клубе, Хайн брел, куда глаза глядят. Мимо него изредка проезжали машины, обкатывая штанины мартовской слякотью. Прохожих не было, все спали. А на душе Хайна кошки скребли.
Совершенно измотанный, он остановился возле приятного на вид дома. Напротив, через дорогу, был парк, но соваться туда Адольф не решался. Гораздо спокойнее было бы переждать эту ночь в тепле, пускай и чужого дома. Но подойдя поближе и изучив фасад стен, Хайн вскрикнул и отшатнулся, схватившись за горло.
Он стоял на пороге дома Августа Миттенхайна.
На пороге гостеприимного Августа, услужливого Августа, готового помочь всем и каждому Августа.
Однажды он сбежал отсюда. Просто закрыл за собой дверь и ушел, не разбирая дороги, стараясь, точно так же как сейчас, унять себя, спрятать от посторонних глаз свои слезы. Убедившись, что дверь заперта, он, поколебавшись, выпустил когти на правой руке и использовал их вместо отмычки. Не имея за плечами опыта взламывания замков, Хайн провозился с ним минут десять.
Войдя, он запер за собой дверь, чуть не сломав коготь большого пальца. Паранойя говорила, что лучше будет, если хозяин этого дома по возвращении не заметит, что сюда кто-то вошел.
Свет он не включал. Тыкался в темноте. Из кухни прошел в коридор, толкнул дверь кабинета, но та оказалась заперта. Решив не испытывать судьбу дважды, Хайн ушел в спальню, где провел несколько бессонных недель в мае две тысячи девятого года.
Войдя, он задохнулся. Конечно, глупо было ожидать от Августа сентиментальности, он не сохранил бы привычный для Адольфа беспорядок. Но вещей Хайна здесь не было.
Были чужие.
Другие книги на полках, какие-то тетради на письменном столе. Адольф не стал ни к чему прикасаться. По щеке скатилась одинокая слеза, больше сил плакать не было.
— Провались ты, — коротко выругался Хайн и ушел в ванну. Посмотрел в зеркало.
На него смотрела былая тень его прежнего. Лицо осунувшееся, под глазами темные круги. Кожа и без того бледная, отливает нехорошей зеленцой. Волосы свалявшиеся и грязные.
Он не позволил себе паниковать. Вымыл голову, аккуратно убрал следы пены с пола душевой кабинки. Шумно выдохнув, снова выпустил когти и, глубоко вздохнув, словно собрался нырять с вышки, принялся стричься.
Аккуратно собрав волосы с пола, Хайн смыл их в унитаз и снова посмотрелся в зеркало. На него смотрел помолодевший, но изможденный человек. Скорее подросток, чем молодой мужчина. Скулы более четкие, широкий лоб. Разительная перемена, Хайн сам себя не узнал.
Но звук поворачивающегося в замочной скважине ключа заставил его вздрогнуть. Он услышал его сразу, помог обостренный слух. И вот тогда так долго сдерживаемая паника накрыла его с головой. Взгляд бегал по обстановке ванной комнаты словно не знал за что зацепиться. С третьей попытки удалось убрать когти.
Архив? Там его не станут искать хотя бы первое время. Но он заперт, а коридор хорошо просматривается. Заметят. Остаться здесь? Но сюда могут зайти в первую очередь…
Хайн едва-едва успел шмыгнуть в свою бывшую спальню и спрятаться под кроватью. Он очень надеялся, что никто не заметит капли крови, которыми был запачкан пол в ванной.

Рейвен приобрел в глазах Августа особый статус, но пока это должно остаться тайной. Он прекрасно знал, что так быстро с истерикой справиться не может никто и его новоявленный Подопечный не исключение. Тщедушное тело сидело тихо на заднем сидении, не разговаривало, только плакало, сердясь и стараясь сдержать слезы. А потом попросило воды. В бардачке как раз лежала вода «Эвиан», практически полная, на остаток дороги должно хватить. Когда Рейвен сделал глоток, Август протянул руку за бутылкой (и в качестве жеста доброй воли намеревался погладить пострадавшего по голове) — но пальцы скребнули пустоту.
— Нет, —  с некоторой досадой в голосе ответил Ищейка, и тут же устыдился проявления чувств. Прочистив горло, заговорил уже спокойнее. — Но подозревал, что это может быть, возможно.
А что-то говорило ему еще в их первую с Рейвеном встречу: он особенный, не такой как все, за ним глаз да глаз нужен. Он чем-то отличается от людей, но чем — тогда вопрос остался без ответа.
Август снизил скорость на подъезде к району, где жил, включил гарнитуру беспроводной связи и вызвал информатора, с которым разговаривал  чуть раньше. Коротко и по делу поинтересовался, чем тот сейчас занят, узнал, что, собственно, ничем, и отослал того к лешему, в тишину и покой собственного жилища и сказал, что завтра проследит за всем сам.
Чем меньше глаз и ушей будет в курсе того, что сосед Августа — Потомок, тем лучше.
И тем больше ложилось ответственности на и без того уставшие, загруженные работой плечи.
Рейвен ослаб от потери крови, но защитные рефлексы были временно недоступны для вызова и ему приходилось терпеть, идти, пошатываясь, сцепив зубы. Он с трудом вышел из машины, но что-то в нем, какой-то внутренний стержень не давал ему упасть, поставив ногу на первую ступень лестницы, ведущей к входной двери.
Август поднес ключ к замочной скважине, открыл дверь. Он не заметил следов вторжения.
Рейвен включил свет, одними губами сказал «сейчас» и ушел в ванную комнату. Не нужно было иметь дедукцию Холмса, чтобы понять: только туда он мог уйти, раны нуждались в обработке и дезинфекции. До ушей донесся звук воды. Отлично. У Августа есть о чем поговорить с Домом без свидетелей.
По гарнитуре беспроводной связи он вызвал своего ассистента.
— Кирен, доброй ночи. Разбудил? Оно даже к лучшему. Не волнуйтесь, завтра сможете взять выходной. Да. Да, я звоню по, — он оглянулся на выход из ванной комнаты, но Рейвен еще не успел вернуться. — По одному важному делу. Мне нужно, чтобы вы к завтрашнему утру собрали досье на семью Чельберг. Да, все, что сможете найти. Доброй ночи.
Следующим Август оставил сообщение на автоответчике Северину Вернеру.
— Северин, доброй ночи, это Август Миттенхайн. Посылаю служебный запрос на выдачу информации о клиниках пластической хирургии, которыми владеют и в которых работают на руководящих должностях Существа, лояльные Дому. Проверьте, не проводились ли там пластические операции а последний месяц. Вышлите на мой факс сразу же, как только прослушаете это сообщение. Спасибо.
Причины подозревать пластических хирургов в попустительстве убийце были и возникли они не на пустом месте. Но говорить им «…и найдите мне того, кто догадался сделать из моего брата мишень» было преждевременно.
У преступника было лицо Адольфа Миттенхайна, которого Август похоронил четыре года назад. Совершенно точно похоронил. Но каждый, кто хоть сколько-нибудь долго знал Августа, в течение последних четырех лет не забывал сообщить ему об обратном!
«Два дня назад я видел вашего брата, Август», — сказал Сато Хироши на встрече с ним три года назад. — «Ваши слова вывели его из себя».
«Так вас же двое, Миттенхайнов», — как бы вскользь сказал Франц Штейберг десять дней назад. — «… должна же быть причина, почему это было написано именно на твоей листовке».
Фотография, фоторобот, листовка с написанным на ней воззванием крушить Дом и где перечислялись «его преступления за последние десять лет».
Трупы «Детей без Дома» и простых людей были отличной антирекламой Дому.
Только Потомку, помешанному на собственной безопасности могло такое в голову  прийти.
Миттенхайну едва удалось сдержать себя от резких движений в и косых взглядов в сторону мелких предметов, сделанных из стекла и способных на отлично пробить стену. Сейчас главная головная боль — Рейвен.
— Оставайся на месте, я сейчас подойду. — Август открыл холодильник, достал форму для льда, отколол среднего размера кусок. Подумал и откупорил бутылку «Джек Дениелс», опрокинул в себя. Напиться он все равно сейчас не смог бы, но успокоить руки было необходимо. Захватив из машины аптечку, он вернулся и постучал в дверь. — Рейвен, я иду.
Чельберг не знал, как перевязывать раны. Август осторожно подвел его к душевой кабинке, игнорируя кровавые разводы на полу, положил его ладони на стену, заставляя вытянуть руки вперед, и аккуратно промыл раны льдом из дистиллированной воды. Затем достал из-под ванной бутылку с точно такой же водой, прополоскал раны вторично. Они оказались глубже, задели второй слой кожи и добрались до мяса.
Больно Рейвену не будет, кроме легкого озноба минут через сорок он совершенно ничего не почувствует. От душевой кабинки он переместил Рейвена к раковине, сказал опереться руками и держаться за нее как можно крепче.
— Не двигайся, пожалуйста, сейчас я буду накладывать швы.
Август умеет, Август сам себя почти по кускам сшивал.
Август наложил на раны Рейвена вертикальный матрацный шов.  Для этого было необходимо отводить края раны, придерживая их при этом двумя пальцами, затем вставлять иглу с шелковой нитью под кожу и медленно орудовать иглой, сшивая края раны. Крови уже не было. Можно было работать спокойно.
Закончив с медицинскими процедурами, Август разложил в коридоре некий аналог инвалидного кресла и, не спрашивая разрешения, усадил в него Рейвена. На него страшно было смотреть, но еще страшнее было ощущать его. Август отвез его в спальню, снял с него грязную одежду, одел в халат и уложил в постель.
— Сейчас тебе лучше всего лечь спать. Если долго не будет получаться – зови меня, я принесу снотворное. Хорошо? — Наклонившись, Август осторожно поцеловал губы Рейвена.

Хайн никак не мог устроиться под кроватью так, чтобы было удобно. Кровать была на низкой ножке, боком никак не повернешься — тесно, нос упирается в каркас. Боком тоже проблематично лежать, вширь Адольф был все же шире, чем четыре года назад. Он удивился тому, что вырос и слегка раздался вширь. Хайн до сих пор воспринимал себя в категориях две тысячи девятого года, а тогда его тело еще окончательно не сформировалось, голос тоже начал ломаться очень поздно. А потом начались другие, более серьезные проблемы, стало не до самолюбования.
Адольф выбрасывал из квартир, где жил, все зеркала.
В доме Августа зеркала были почти на каждом шагу. В ванной, в этой комнате, на кухне, даже в кабинете — висело на стене в золоченой рамке, подарок от какой-то важной шишки из Дома.
Хайн чихнул и выбрался из-под кровати. Паника придала сознанию необыкновенную ясность, следовало воспользоваться этим кратковременным эффектом во благо и притащить в свое временное убежище чего-нибудь перекусить. На цыпочках Адольф миновал двери ванной комнаты, услышал голос Августа, говоривший что-то про швы, а затем чей-то чужой голос.
До кухни Хайн не шел — бежал, сверкая пятками. Грифон его дери, его брат притащил в свой дом очередного замарашку? Этот парень в опасности, но пока видимо об этом не подозревает. Август обработает его раны, приголубит - не из жалости, а из чистого профессионализма и в силу привычки, а потом позвонит в Дом.
Так уже было с Хайном. Тогда повезло — он скрылся раньше, чем к Августу приехал коллега.
Адольф разрывался между желанием немедленно спрятаться и потребностью в еде. Еда успокаивает нервы, а инстинкт самосохранения — ну в самом деле, это же инстинкты, они никуда не денутся. А вот еда может очень скоро исчезнуть. Этот парень после полученных ранений (серьезные ранения, мелкие травмы привыкший по десять раз перестраховываться Август не будет зашивать) точно будет жрать за двоих. А где он получил эти ранения и почему на руках самого Хайна еще оставались следы крови — об этом он и подумает с едой и в безопасном месте.
Он неудачно задел локтем солонку - и та разбилась, но ковролин приглушил звук падения.
— Твою мать, — беззвучно выругался Адольф, перехватил поудобнее две пачки печенья и бутылку минералки. Пригнулся, вслушиваясь в звуки вокруг. Нет, раны еще зашивают.
Хайн на цыпочках вернулся в спальню, распаковал коробки, открыл минералку и залпом выпил сразу половину. Он понимал, что это чревато определенными последствиями, но ничего не мог с собой поделать - пить хотелось адски. Оставалось только надеяться, что парень, о котором так заботится его брат, быстро отрубится.
Август точно уйдет работать, включит музыку у себя в кабинете и не услышит шагов.
Услышав приближающиеся шаги, Хайн метнулся под кровать. Во рту было зажато печенье, очень хотелось его съесть, но хрустеть было нельзя. Могли заметить. Испытывая непреодолимое желание хрустнуть печенькой, Потомок старался вести себя потише.
Но не смог сдержать возмущенного сопения когда сверху на него навалилось что-то тяжелое.
Нет, каркас кровати не прогнулся так сильно, чтобы придавить его, но, черт возьми, какого черта этот парень не лежал спокойно, а перемещался по кровати, заставляя ее остов дрожать и бить Хайна по носу? Это был первый повод для недовольства этим типом.
Больно же, блин!
Он все-таки хрустнул печенькой, внутренне страшась, что вот сейчас его и обнаружат. Но нет, эти двое были заняты друг другом.
Вторым поводом злиться на чужака было то, что он — сука и не желал ложиться спать. Август вслух подтвердил самые пессимистичные мысли Адольфа — да, конечно, он сейчас обработает свои раны и вернется, да, разумеется, его дела подождут до утра. Наивный этот парень, что лежал на кровати — старший Миттенхайн уже успел переделать все свои дела, в противном случае он и отвлекаться бы не стал.
Август вышел, его шаги были четко слышны. Кажется, он отправился в кабинет, затем все-таки вернулся на кухню.
Хайн, стараясь ничем себя не выдать, сунул в рот вторую печеньку. Жевать и хрустеть ей он не решался — чувство страха говорило об опасности сего мероприятия, а потому приходилось просто класть кусок теста на язык и ждать, пока он размокнет во рту.
И все было бы в порядке, но когда по трижды сломанному носу в десятый раз попало каркасом кровати, Хайн с шумом втянул носом воздух. Спокойствие, Хайн, только спокойствие.
Осталось подождать, пока чужак получит ответы на свои вопросы и вырубится, наконец.
И в твоих же интересах, Август, дать ему эти ответы как можно скорее.