Манипулировать людьми — это любимая заноза в заднице у всего старшего поколения.
Взять хотя бы родителей Августа и Адольфа — они не стеснялись воспитывать их методом кнута и пряника, давя первым на нервы чаще, чем следовало бы, а второго давая непозволительно мало. Воспитательное детерменирование не преподают в институте на лингвистическом факультете, и уж тем более о нем знать не знает среднестатистический европейский школьник, но Август всегда, сколько себя помнил, страдал от чрезмерной любознательности. Поэтому уже к выпускному классу понял, где был неправ его отец, от чего следует на самом деле оградить младшего брата и в чем же кроются его, Августа, возможные косяки, которые могут проявить себя в будущем.
Одним из таких косяков была проклятая серьезность и чрезмерно прагматический подход ко всему, от людей до обстановки квартиры.
С этим получилось справиться и употребить себе на благо, равно как получилось смириться с тем, что чувственную сферу у Августа отшибло еще на подступах к возрасту средней школы.
Он был уверен, что на ее восстановление уйдут годы, потому что нельзя почти пятнадцать лет ничего ни к кому не чувствовать, а заседать в библиотеке и бог знает, где еще.
Но в двадцать лет пришлось открыть в себе темную сторону. Август заглянул туда однажды, психанул так, что пришлось выставить себе дополнительный блок на заботу. Вышло боком, к черту это все, не для того он создан таким.
Спустя почти десять лет Август с удивлением осознал, что даже его сморщенное сердце может пропускать удары, когда кому-то может грозить опасность, что оно может биться чаще при виде изможденного лица и грубого жеста, который означал-то на самом деле прямо противоположное показанному.
Рейвен каждым своим действием и словом доказывал свою человечность и нечеловечность Августа.
Все они рано или поздно сломаются. Адольф — уже, Рейвена припечатало спустя всего две встречи с Августом. Осталось выяснить, пробиваем ли старший Миттенхайн.
Но не для того, чтобы что-то себе доказать, он обнимал сейчас Рейвена, гладил по рукам, задевая старые шрамы. Останавливался на них, ласково проводил по ним подушечками пальцев, выражая свою готовность заботиться и предотвратить новые.
Совсем не для этого.
Рейвен слабо сопротивлялся просьбе Августа, но стены его замка состояли из игнорирования собственных проблем, легкомыслия и высокой силы внутренней мотивации. Их легко порушить, если раз или два надавить в нужные места.
— Я без тебя не смогу, — упрямо повторил Август, целуя Рейвена в шею, чуть левее полученных шрамов. В зеркале над раковиной он увидел их — и решимость остановить Рейвена от рокового шага только возросла. — Не смогу без тебя с этим справиться.
Прикрыв глаза, Август осторожно проник ладонями под футболку, обласкал прикосновениями теплых пальцев бока и бедра, стараясь при этом не зарваться, не дать волю инстинктам. Его действия не должны походить на домогательства. Миттенхайн просто хочет дать понять, что Рейвен может ему доверять, может не бояться. Август поводил носом вдоль шейных позвонков, старался не дышать на Рейвена. Вдруг тому станет холодно?
Но все же усмехнулся. Отстранился, но решил, что окончательно прерывать тактильный контакт еще рано.
— Рейвен, для того, чтобы заработать такие отклонения, какие имеют место в нашей семье, нужно как минимум родиться Миттенхайном, а ваша фамилия, насколько я помню, по-прежнему Чельберг.
Ох, Рейвен, Рейвен, в твоих словах есть здравое зерно и с ними даже можно согласиться — только пойдет ли тебе на пользу свободное плавание?
Рука на спине приятно согревала, от нее не хотелось уходить - теперь уже Августу, тело которого урывками давало о себе знать. Глаза слипались, пальцы мелко подрагивали. Свежие порезы на руке перестали кровоточить. Заживут через пару дней. Миттенхайн выдохнул, открыл глаза.
Рейвен был упрямым, но все же он внутренне хотел, чтобы его вернули. А Август умел возвращать. Он умел делать предложения, от которых не отказываются, но не решился сейчас осквернять чувства искусным суррогатом. Он не будет строить теорий и подтверждать их - или опровергать. Сейчас не будет.
Август позволил голосу обрести уверенность прежде чем заговорил снова.
Рейвен злился не на него, а на себя — и это было невыносимо осознавать. Он сейчас почти ненавидел себя за поруганные им же принципы. Поверх ладоней Рейвена легли ставшие сухими ладони Миттенхайна.
Он покачал головой.
— Не смогу. Поверь, я не ехал бы за тобой в клуб сегодня, если бы смог. Не смог бы признаться тебе в любви в первый же день знакомства, да вообще сказать вслух об этом для меня — уже огромный прогресс. Я отвез бы тебя сразу в Дом, а не к себе домой, если бы смог. Но я не могу без тебя, Рейвен. — он вздохнул, когда Рейвен встал, но все же закончил мысль.
"Он останется". Вдох-выдох. Камертон предчувствия пропустил. Значит, не врет.
— Я пока не уверен точно, но на лицо кондуктивное расстройство и расстройство личности. Медицинский справочник в кабинете забыл, завтра принесу, — невесело усмехнувшись, Август поднялся и мягко придерживая Рейвена под руку, провел его не в спальню, а в треугольную комнату. Там была мягкая кровать больше похожая на матрас, на прикроватном столике лежал забытый кем-то комикс про Людей Икс, а на стене напротив кровати и рядом с входной дверью висел жидкокристаллический экран. Внизу, на тумбочке - игровая приставка с джойстиком.
Август предложил прилечь, задернул жалюзи, забрал бумаги из спальни Рейвена, и только после этого сам лег рядом и пригладил ему волосы.
— Несколько дней назад в прессе появилась новость о самоубийце, который сумел выжить после попытки расстаться с жизнью. У него обгорели ноги и особую примету в виде татуировки на руке пресса записала. Но спустя сутки он исчез. Я полагаю... — Август лег на спину, обнял Рейвена. — Я полагаю, что он сам — жертва.
Отредактировано Август Миттенхайн (01.07.2014 05:36:19)