Август покачал головой.
— Рейвен, это стандартная процедура. Вызов Ликвидатора не означает мгновенную смерть от его руки. Пойми, я должен поступить так, ради нашего же блага. И ради его блага, кем бы он не был.
Миттенхайн не среагировал на обвинения в предательстве. Гнев Рейвена, эмоции Рейвена было неприятно ощущать. Чельберг обратился в рассерженного подростка, который уперся рогом и не хочет ничего понимать. Он зарвался и совсем забыл, с кем сейчас разговаривает. Миттенхайн не любил демонстрировать свой статус, он в принципе не любил выделяться. Даже артикуляция его "титула" — глава института Ищеек Дома — вызывала жжение на языке. Но сейчас он был скорее Ищейкой, чем собой. Август больше десяти лет не видел разницы между собой и своей социальной ролью.
Жить по протоколу и двадцать четыре часа на виду у самого себя. Да любой другой человек на месте Августа сошел бы с ума после нескольких месяцев такой жизни! Но Август давно и прочно занял свое место. И при всем желании не мог теперь с него сойти.
Потомок с лицом Адольфа тихо плакал. Потом он отошел за спину Рейвена, спрятался и уронил голову на грудь, проигнорировав приказ сесть, произнесенный жестким голосом, больше похожий на команду собаке.
Слова об изменении памяти не вызвали живого интереса, они скорее походили на попытку пустить Августа по ложному следу. Так он думал, но в груди жгло. Не в том месте, которое сентиментальные романтики указывали как обитель душевных терзаний, а именно в грудине, между ребрами. Что-то разливалось горячим металлом по костям. Август поморщился, приложил ладонь к груди, с силой потер.
— Я не злюсь. Я не умею злиться.
В памяти всплывали разговоры с отцом, с живым еще Адольфом, с его первой домашней учительницей, — и всегда, всякий раз он не смог заставить себя злиться на кого-то. Только на самого себя.
"Почему я такой, Август?" — спрашивал ломкий голос младшего брата. — "Почему я изгой?"
Миттенхайн мотнул головой, отгоняя навязчивые воспоминания.
— С чем ты собрался разбираться, Рейвен? — боль не утихала, ее нужно было чем-то заглушить. Алкоголь не подходил — до утра он не успеет выветриться, а ему нужно ехать на службу. Лед тоже был сомнительным вариантом. Несколько секунд всестороннего анализа спустя стало ясно, что боль скорее душевная, чем физическая.
Чем лечить душевные раны?
— Кто ты такой? — Съежившийся на полу Потомок вжал голову в плечи, Август с силой дернул за подбородок, заставляя смотреть на себя. — Что ты сделал с Рейвеном? Ты изменил и его память тоже?
Он не заметил взглядов, которыми успели обменяться Потомки.
Рейвен поднял Адольфа (?) с пола, придерживал ему зачем-то руки. Он повторил жест Августа, только надавил Адольфу (?) на грудь. Это был сигнал к отступлению. Временному. Август выпрямился, сделал шаг назад, скрестил на груди руки. Окинул Потомков взглядом, о который, казалось, можно ненароком порезаться если не быть осторожным.
— Рассказывай, Рейвен. Что произошло между вами за то время, пока вы находились наедине? Что он с тобой сделал?
Отредактировано Август Миттенхайн (05.07.2014 00:27:54)